Тенью громадной глыбы Мариус, на удивление, бесшумно петлял по подземным туннелям в полной темноте, изредка сменявшимся выбивавшимися полосками света откуда-то сверху. Плески шагов его не отличались от перебежек крыс, то и дело шнырявших туда-сюда под ногами. Постепенно, темнота начала сменяться светом зажжённых факелов. Для Мариуса этот вечер не отличался от сотен остальных, таких же. В этой работе для не было ничего необычного, к запахам он был не особенно восприимчив. Всё было также, как было везде. Неважно, бездействие ли это стражи, храмовников, или непростая политическая обстановка, виновника всегда найдут, но не всегда воздадут по заслугам. Здесь, в Стракхевене, сплошь кишевшим мрамором и золотом, это отсутствие разницы чувствовалась особенно остро. Никому не было дела до того, как начали пропадать дети, потому что это были дети бедняков: в точности, как и везде, здесь топили трущобы роскошью и богатством, скрывая их с глаз долой подальше от знати, под землю, чтобы ничто не могло насадить пятно на гранитные тротуары богатейшей жемчужины Вольной Марки; здесь говорили о них шёпотом, будто бедность для них была чем-то постыдным, но ровно до тех пор, пока не пропал ребёнок кого-то богаче бродяги.

И всё же, Мариус взялся за это дело не потому, что ему нужны были деньги. Пара серебряков на ночлег, да на ужин в таверне – в еде и крыше над головой он прихотлив не был, лишь бы не совсем холодно и съедобно, хотя здешний пирог с рыбой и яйцами был хороший. Казалось, что сон и еда были единственными вещами в его жизни, не связанными с работой. Наверное, его участь определённо не была худшей. Он был как никогда далёк от Тевинтера, но призраки преследования всегда возвращались: даже вырвав свою свободу на арене, магистры всегда играли грязно в своём нежелании расставаться со своим выдрессированным переппате. По правде говоря, Мариус никогда не задумывался над тем, почему и ради чего он продолжал делать то, чему его научили ненавистные ему люди. Он убивал магов, не задумываясь, но не потому что ненавидел их. Не задумывался и сегодня. Но стоило только кому-то, а тем более магу, замарать руки кровью самых невинных созданий в мире - детей, как наёмник тут же клеймил себя собственноручно-выдвинутым «обязан», и его работа переставала для него быть просто работой.

Он пробыл в Старкхевене всего пару дней, но он всегда отличался талантом находить работу там, где её не ждёшь, ведь когда дело касается жизни детей, он сам предлагает свои услуги. У него не было зацепок, но он умел слушать: по городу давно ходили слухи о том, что недавние похищения это дело рук магов крови. Местные были уверены: не зря шесть лет назад здесь до тла выгорел Круг вместе со всеми магами в нём. Опыт в работе подсказывал, что чаще всего слухи так и оставались слухами, а Вольная марка просто до сих пор содрогалась от цепочки убийств, не так давно прогремевших в Киркволле: на улицах то и дело шёпотом обсуждали, смаковали и пересказывали друг другу подробности о «Мяснике из нижнего города», который, если верить этим же слухам, был магом из того самого Старкхевенского Круга. Кто бы мог подумать, что для этих людей предание огню целого Круга с живыми людьми в нём являлось меньшим злом, чем то, что сотворил тот маг крови. Для Мариуса эти смерти были равнозначны. Он не ненавидел магов. Маги, убитые им, не были невиновными. Убийство невиновных это всегда убийство. Ни одно существо в Тедасе не делится на мага и не мага. Раба и не раба. Людей определяют только их действия, и именно действия магов могут иметь катастрофические последствия.

И если это всё-таки было делом рук магии крови, а на этот раз это определённо было, назовём это чутьем (в противном случае в решётках стоков не нашли бы обескровленных детских тел, которые, судя по всему по задумке убийц, должны были быть сброшенными в Минантер, откуда бы их унесло течением подальше от города), магия крови всегда оставляет следы, всегда стремится к местам с наиболее тонкой Завесой - к местам наивысшей трагедии, к местам, где смерть была не добровольна, но насильственна. К таким, как выгоревший Старкхевенский Круг, служивший мёртвым памятником-напоминанием тому, что станет со всяким, кто посмеет идти против канона.

Но как предполагаемая цель, его заказ, его работа, могла вершить подобные злодеяния под самым носом у церкви, на глазах, хоть и расслабившихся от отсутствия работы, но храмовников? Пусть трижды от Круга на окраинах Старкхевена остался выгоревшей скелет из здания, внутрь было не попасть. Ответ не заставил себя долго ждать, как только в руки ему попала карта подземных тоннелей, а редкий попрошайка на улице за пару монет обмолвился, что в канализации обрели пристанище все те, кому не хватило места под золотым старкхевенским солнцем. Так он и оказался здесь, стоя по колено в зловонных стоках.

Поговаривают, часть подземных тоннелей была обжита, наемниками и мелками преступными сошками, просто людьми, лишившихся всего и более не способных сосуществовать с рядом с роскошью Старкхевена, но те тоннели, по которым шагал сейчас он, были абсолютно пустынны. За очередным поворотом оказался не коридор, а целая комната, которая находилась аккурат под Старкхевенским Кругом, если, конечно верить в сопоставление обеих карт с наземным и подземными планами города и принять на веру слова торговца о расположении Круга – Мариус разбирался в картах и чертежах, но грамматика всё ещё давалась ему сложно, поэтому многие надписи казались ему не более, чем запутанным набором невнятных символов.

Осторожно проделав пару шагов, он замер, прислушиваясь к любым звукам – в центре комнаты трещало пламя в жаровне, где-то вдалеке плескалась вода, а из чёрных провалов стоков завывал сквозняк и щебетали крысы. Никаких признаков чужого присутствия. Никаких признаков жизни. Комната была пуста. Пока. И либо жаровня здесь горела как минимум пару дней, что маловероятно, либо тот, кто зажег её, уже был здесь, рядом, и Мариус тут же себя выдаст, сунься он проверить, куда вели эти стоки, а это не входило в его планы – ему нужно было как можно больше информации за неимением вообще никакой, а как это обычно получалось, убивать цели приходилось гораздо раньше, чем наступала возможность допросить, иначе он рисковал из охотника стать жертвой (что уж говорить о том, что Мариус вообще не был большим любителем поговорить). Когда дело касается магии, недопустимы просчёты. За каждую ошибку в его работе приходилось платить вдвойне.

Мариус бесшумно ступил внутрь, стараясь держаться в тени: неровное колыхание огня освещало пыльный каменный пол, испещрённый влажными и грязными следами, ведшими к натянутой за жаровней широкому замызганному полотну, который образовывал подобие места для ночлега. Под тентом была свалена груда ящиков, рядом с ними были сложены проржавевшие цепи. Мигом оглянувшись по сторонам, придерживая рукоять меча, он двинулся к ним, и, попытавшись как можно тише отодвинуть не заколоченную крышку, заглянул внутрь. Из небольшого просвета ему в лицо врезались мухи, пришлось инстинктивно прикрыться рукой, в нос ударил гнилой металлический смрад, виднелась глиняная горловина сосуда, вся в ржавых разводах. Мариус коснулся пальцами шероховатой поверхности и потер по его внутренней части, судя по всему он был пуст, да вот только на перчатках осталось что-то вязкое и засохшее, напоминавшее теперь смоченный порошок, чем кровь. Взгляд его затем опустился вниз, на цепи – вырванный клок волос спутался в звеньях.  Этого оказалось более, чем достаточно, чтобы задержаться здесь на подольше. Резво оглядевшись по сторонам, он обогнул ящики и, не без труда боком втиснувшись съежившись между ними и стеной, присел на корточки зажав между коленями лезвие меча, готовый в любую секунду броситься на врага. Но он этого не сделает. Не_в любую секунду.  Ему нужно было знать больше. Исключить случайность. Выявить, количество целей – нередко бывало так, как в детских перевозных уличных театрах: действовал лишь исполнитель, а за ниточки дергал другой кукловод.

Тело начало затекать. Он прождал неподвижно в такой позе час, может два, до тех пор, пока из одного из стоков не раздались тяжелые шаркающие шаги, уже рассказавшие о многом: мужчина, один, не в доспехах, вооружён, от него не несло ни кровью, ни помоями, не больше, чем всё воняло здесь всё вокруг. Мариус перестал сглатывать, дыша бесшумно, прислушиваясь к каждому звуку. Каковы шансы, что это случайный бродяга? Случайности не случайны, издававший шаги вышагивал перед жаровней взад-вперёд, он чего-то, точнее кого-то ждал, комната то наполнялась оранжевым светом, то этот свет гас, погружая всё во мрак. Журчание воды иногда мерещилось детским плачем, и всякое лезло в голову: если кровь забирали здесь, то почему ею не замызгана ни стены, ни тент, ни единая поверхность здесь. Нет, многие малефикары считали, что ценность имеет только живая, пульсировавшая по венам кровь, поэтому не умерщвляли своих жертв. Скорее всего, жертвы не сопротивлялись, находились без сознания, под действия дурмана или усыплены при помощи магии. Челюсть с холодной яростью скрежетнула зубами о зубы - многое ли нужно, чтобы совладать с дитя?

Спустя примерно четверть часа со стороны, откуда явился сам Мариус, послышался плеск шагов, Мариус навострился, вслушиваясь в каждое слово. Его домыслы нашли подтверждение, в этом деле был замешан кто-то ещё. Детей действительно похищали ради их крови, но ему нужно было удостовериться, что все виновные точно находятся здесь, он должен устранить всех причастных. Поэтому нет. Не сейчас. Он выждет ещё немного, прежде чем нападать. Сообщник Тирия, судя по звукам, развязывал мешок, совсем рядом, послышался тихий лязг цепей, затем тот кашлявший скряга снова отошел вглубь комнаты, к этому Тирию, и они снова начали что-то обсуждать.

Не переставая прислуживаться, Мариус аккуратно выглянул из-за ящиков – ему не удалось разглядеть лица Тирия, а всё, что он теперь знал о его сообщнике, что тот судя по всему, был слеп на один глаз, яркое пламя жаровни слепило уже Мария, обращая их силуэты чёрным, но это не имело никакого значения, потому что им уже был выписан приговор, но это не было тем, что на самом деле приковало взор наёмника: на секунду ему показалось, что со стороны входа мелькнула тень. Кто-то невысокий. Женщина или подросток. Бесшумно. Имеет навыки скрытности. И кто бы это ни был, этот человек не с ними, иначе к чему скрываться. Был ещё третий вариант, где этот кто-то разыграл свою хитрую комбинацию в алмазный ромб, чтобы напасть на него, но третий вариант отпадал, судя по тому, что этот кто-то сейчас находился по ту сторону от него, через ящики, и судорожно глотал воздух так, что как минимум, слышал даже Мариус. Помеха. Теперь ему придётся оглядываться не только на жизнь ребёнка, но и на жизнь этого кого-то. Привстав и разогнувшись, убийца магов склонился. Сгребая в левый кулак пыль, правой готовя удар мечом, он, рискуя быть обнаруженным, снова выглянул из укрытия – «помеха» склонилась над девочкой и пыталась разомкнуть замок. Тут же скрылся обратно. Нападёт сейчас – проиграет, Тирий, главный из них, точно маг, а давать магу фору в дистанции – нет более глупого способа самоубийства.

"Не сейчас."

Ещё не время. Нужно было выждать ещё. Мариус был напряжён, но спокоен и сосредоточен, как тут раздаётся крик. Для Мариуса, всегда готового к неожиданному, это не было неожиданным, и всё же рука его дрогнула. Одно радовало: если девочка кричит, значит она ещё жива.

— Мы не одни! Убей их! – как и предполагал Мариус, Тирий не марает руки, послышался лязг, его сподручный, выудив оружие из ножен, сломя голову понёсся на «помеху», даже не проверив – что если она тоже маг?     

"Не сейчас."

Мариус зажмурился, вслушиваясь в приближавшиеся, сорвавшиеся на стремительный бег шаги, отстукивавшие в унисон с пульсом в его ушах.

"Не сейчас."

Шаги неумолимо приближались, одноглазый, в попытке устрашить "помеху", взревел.

"Сейчас!" - Мариус выскакивает наперекор, одним прыжком настигая рябого, бросая ему в глаза пыль, ослепляя на один глаз слепого, напарывая его тело, так и не прекратившее движение по направлению к "помехе", на острие меча. Острие прорубает пластины кожи, туго входит в тело – рывок, толчок, упор ногой и удар, чтобы высвободить меч, ещё живое тело валится наземь, ребёнок продолжает кричать, Мариус не оборачивается – смертельно опасно выпускать из поля зрения врага, всего лишь загораживает собой "помеху" и дитя, не сомневаясь, что "помехе" хватит ума продолжить орудовать отмычкой дальше, и, хотя бы попытаться укрыться за ящиками, не то, что сбежать.

— Что ж, теперь уж крови точно будет достаточно, — Тирий выглядит так, будто нисколько не удивлён, он замахивается и его заклинание ослепляет, Мариус только и успевает, чтобы поставить блок, но заклинание промахивается и бьёт по одноглазому, добивает его, тело его подбрасывает вверх, но оно тут же обрушивает вниз, вздымая клубы пыли и грязи. Хрусть - окоченевшие костяшки пальцев с хрустом разогнулись, Мариус моргнул. Ему ещё не доводилось иметь дело с морталитаси.

Рука мертвеца заскребла пальцами по полу в попытке нашарить меч. Магия всегда мухлевала. Как убить того, кто уже мёртв? Мариус не слышит ни звона цепей, ни детского крика, для него сейчас существует только его цель, он не смеет оборачиваться в сторону жертв, потому что смерть не предупреждает, она мгновенна, внезапна, тем более от магии. Глаза сузились: выпад, удар, отрубить руку, вторую, лишить шанса вооружиться, подсечь, разрезав сухожилия на обеих ногах. Не убить – обездвижить, даже мёртвое тело, одержимое духом, по-прежнему остаётся телом. Но это всего лишь следствие, не причина. Мариус всегда помнил, кто его настоящий враг, но всё никогда не шло даже на дюйм близко к плану, ведь враги не ждут – мгновенный рывок, резкий замах, но сгусток яркого слепящего нечто уже летит в него, успел выставить блок. Приняв сгусток магии на клинок, Мариус пошатнулся от силы удара – задело руку, металл лезвия зарезонировал, на миг раскалился, рукоять расплавила материал перчатки, прожгла кожу, сварила её воедино с тканью. Он не вскрикнул от боли, лишь сдавил с силой зубы и процедил сквозь них мучительный выдох, сперший дыхание, но так и не разжал пальцы на рукояти, когда рефлексы тарабанили об обратном – выпустить из рук, прижать ладонь к животу, согнуться и орать, орать, что есть мочи. Лишиться оружия, значит стать трупом. Терпеть боль, это первое, чему его научил Ненелай. Магия всегда нечестна. Она всегда сопровождается болью.

«Если чувствуешь боль, мои поздравления. Ты жив. Ненадолго.»

Покуда он способен чувствовать боль, у него будет шанс выжить. Но с каждой секундой промедления эти шансы стремительно уменьшались – он мог бы запросто увернуться, но тогда бы подставил под удар тех, кого закрывал собственным телом; оживший труп уже стоял на ногах, вооружённая мечом, его рука уже обрушилась на Мариуса в рассекающем ударе: только сейчас Мариус как следует разглядел его лицо – побледневшее и рябое, мерзкое не своей наружностью, вытянутостью, шрамами и ожогами, кровью на подбородке, белым бельмом в слепом опустевшем глазе, а своей безжизненностью, насильственно принуждённой к жалкому подобию жизни. Отвратительнее этой магии была лишь магия крови. 

Мариус реагирует молниеносно, нанося ответный удар, схлёстывая сталь со сталью, крепко стискивая рукоять ладонями, дрожавшими уже не от боли, а от той силы и напора, с которым наседала на его меч мёртвая рука, капли пота проступают на лбу – похоже, одержимость эта не знает слабости и устали в отличие от живого тела. Силы равны. Рывок, дуновение ветра сквозь звон цепи – щёлк, и нога восставшего из мёртвых закована кандалами, но враг никогда не ждёт, смерть всегда действует без предупреждения, но время на миг будто замирает, и Мариус видит, как мгновение за мгновением вздымается вверх чужой посох, как навершие его переполняется светящимся сиянием и медленно обращается в сторону его неожиданной подмоги, «помехи», которая оказалась не то слишком смелой, но больше скорее глупой.

Говорят, в его работе не было места везению, что это чистый профессионализм, но Мариус просто молча перестал бы всё это слушать. Ему не раз говорили, что он «везунчик», «родился в рубашке». Да, это не было везением, это была тяжёлая работа, это были бесконечные тренировки, где каждая из них была сравни пытке, где каждая из них была не на жизнь, а на смерть. За всё то время, что он работал, в него не раз палили огнём, пуляли молнии, метали стрелы, и кажется, однажды, он бы даже умер, если бы рядом не оказался целитель.

Говорят, в его работе не место безрассудству, но безрассудно ли он поступил сейчас сам, стремительным порывом выведя собственное тело из-под натиска атаки вражеской стали, со всей силы ухнувшей теперь вниз, прорубив пустое пространство и врезавшись в камень пола; безрассудным ли был его толчок плечом – он буквально протаранил хрупкое женское тело: то, не выдержав натиска, грохнулось вместе с ним наземь, но избежало прямого «огня». Мариус ощутил, как его щеку окатило болью, но нельзя жмуриться. Один миг, и чужое лезвие вонзается в то место, где только что была его шея, уворот - мир перевернулся с ног на голову и обратно, ещё один удар, нацеленный ему, Мариусу, в голову, перекат лёжа, миг – и перед глазами уже девочка, кричащая и барахтающая ногами, будто поднятая невидимкой, «выплывает» по воздуху по направлению к магу из-за коробок, некромантия, магия силы, магия крови, что дальше? Миг - перед глазами цепь, сковавшая ногу трупа, Мариус хватается за неё, кряхтя, и резким рывком дёргает на себя, что есть мочи, мертвец валится наземь. Он не сможет никому помочь, если не спасёт себя, а себя он спасёт, на время, только когда покончит с проклятым мертвецом.

Один киркволькский писатель, чьи книги разве что слепые, да Мариус, не читали в слух на каждом углу в Тедасе, писал, что Доннен Бренниковик мог бы найти каждый уголок рынка с закрытыми глазами. Мертвец гулко повалился набок – выпустив из рук цепь, Мариус тут же вскочил на ноги, но не выпрямился во весь рост, а молниеносно в прицельном замахе секущим ударом направил клинок на кисть руки ожившего трупа, сжимавшей короткий, залитый его собственной кровью, меч – лязг стали о камень, болью отдавший в выжженную ладонь по рукояти, возвестил, что силы удара была достаточно, чтобы перерубить и сокрушить кость – кисть, продолжая сжимать клинок, не до конца отделилась от тела, но отныне была бесполезна, из перерубленного обрубка нехотя телка кровь. В секундную передышку снова зацепил взглядом на периферии белокурую девочку, прекратившую кричать, плывшую по воздуху, всхлипывавшую, и «помеху», согнувшуюся на четвереньках, выругнувшуюся и бросившуюся на помощь беспомощной девочке – капля пота сорвалась с лица: сражаться с магией крови всё равно что погрязать в трясине – помогать сражающемуся это погрязать в трясине вслед за ним. Но времени не было даже на секундное замешательство, не то, что на раздумья – точный быстрый удар в сухожилие, в плечевой сустав, вторая рука одержимого должна быть обездвижена, Мариус бросается в другую от рук сторону – и ещё один удар мечом по ахиллесовой пяте, чтобы труп не мог устоять на ногах – хвала древним богам ли, Андрасте ли, но на приспешнике мага была только вываренная кожа, никаких лат, как на киркволькской страже и Доннене Бренниковике, в память которого за двадцать лет дозоров маршрут работы впечатался так, что тот не переставал патрулировать по нему даже во сне. Его работа не была такой. Мариус с силой выдёргивает лезвие из трупа, он мог бы даже поклясться, что сражайся он с магами хоть сто лет, хоть двести, он так и не научился бы делать это с закрытыми глазами, и тем более во сне. Потому что магия всегда, всегда была неожиданной. В эту минуту. В эту секунду. Сейчас!

Быстрый взгляд на Тирия – сжимая в правой руке посох, он протягивал ладонь по направлению к нему, и Создатель, слепой к магии Мариус мог во второй раз поклясться, что он ощущал это собственной кожей, вздыбленными волосами на затылке: волны чего-то зловещего, противоестественного, леденящего кровь. Но не он, Мариус, был его целью на этот раз: сзади послышались всхлипы, отличные от всхлипов ребёнка, не было времени даже решать, спасать или убивать, Мариус, перепрыгивает через мертвеца, рывком устремляясь к жаровне, прикрываясь ею и клинком; мертвец, ковыляя, пытался встать, судя по звукам, пока безуспешно. Душераздирающий, оглушающий вопль. Это всё последствия, не причина. Не устранив причину – никого из них не спасти. Поэтому Мариус надвигается на мага, почти в открытую, почти напролом, неся на своих ногах неотвратимую угрозу, которую игнорировать маг не сможет, а значит – ему придётся отвлечься и прервать свой ритуал. Поразить малефикара мечом он вовремя не сумеет, маг был вне зоны досягаемости, зато жаровня была под рукой – пинком с разбега он сбивает каменную чашу с самодельного постамента по направлению к магу, точно в далёком детстве мяч сплетённый из сохлой травы. Маг отвлекается, будто сильным шквалом ветра отбрасывает чашу с пылающими углями в сторону, коробки мигом вспыхивают – пламя бросилось пожирать натяжной тент, яркая вспышка, грохот, ноги отрываются – земля уходит у Мариуса из-под них, он отлетает наискось, с силой врезается в стену, ни вдохнуть не выдохнуть, на миг теряя способность ориентироваться и ощущать своим телом что-либо вообще, затылок, влажный, окатило болью, как будто ему настучали молотом по голове, но он, усилием воли, опираясь на меч, заставляет себя встать, пошатываясь, борясь с едким запахом гари, он видит, как Тирий бросился бежать, как он скрывается в одном из проходов-стоков, за углом, и он было, по инерции чуть не бросился за ним стремглав вслед, но из этого наваждения его вывел звук падающего предмета, как будто рухнул небольшой мешок. Огонь медленно распространялся от коробки к коробке, степенно заволакивая канализацию дымом, Мариус резко обернулся – мертвец, изогнутый и изломанный пытается встать, девочки больше не было в воздухе, рухнула на пол, а девушка…

– !!!, – сердце пропускает удар, разве стоял перед ним когда-нибудь выбор: спасать или убивать? Мариус сам не понял, как оказался рядом, преодолев расстояние, со всей силой сшиб мертвеца в сторону огня, тот, неспособный передвигаться нормально, рухнул в сторону огня. Кинжал в хрупкой трясущейся руке уже приближался к беззащитному горлу – к её собственному, как чужая ладонь, его ладонь, сомкнулась на её крошечном запястье, удерживая от финального росчерка, которое перерезало бы её жизнь и обратило бы смертью. 

– Не сдавайся. Этому можно сопротивляться.

Её била дрожь. Даже сквозь перчатку Мариус ощущал эту неуёмность монолитными пальцами, сомкнутыми на тонком запястье, но острие кинжала больше не дрожало, оно застыло на месте, под напором его ладони, хоть и неведомой силой норовило устремиться к беззащитному горлу.

В отсветах кострища брошенных коробок, пожитков и корчащегося трупа в последних мгновениях иссякавшей магии, которая вот-вот покинет своё пристанище - в отсветах всего этого зарева, от которого шёл жар, полыхавшего позади него, но перед ней, он в который раз сталкивается с тем, с чем справиться не в силах. Его не страшила ни магия, ни сталь. Больше всего на свете он в который раз опасался столкнуться с чужим бессилием, которому он не в силах помочь, которое раз за разом обращалось в его беспомощность. Собственную. Он не знал, что с этим делать, терялся. С пола раздаётся тихий детский стон, какой бывает при лихорадке или в бреду, гарь уносит частично сквозняками от них, в опустелые стоки, и даже если и нет: пока дитя вне опасности, дым всегда сперва заполоняет верх, низ – потом.

Мариус смотрит на незнакомку твёрдым немигающим взором, глаза в глаза, не моргая, будто опасаясь, что если моргнёт, то взгляд его тут же переменится и начнёт смотреть на этот непонятный, застрявший в промежутке между синим и зелёным цвет глаз так, как обычно смотрят на безнадёжно раненное животное. Ему не хотелось думать, как поступают неспособные спасти, но способные только облегчить страдания, о том, как раз за разом, день за днём поступал он сам во время выполнения каждой своей работы, каждого из магов он убивал как кого-то, кого он был не в силах спасти. Быстро. Без боли. Пальцы инстинктивно сжимают чужую руку ещё крепче. Он не даст ей этого сделать. Не даст сделать и себе.

Напряжение пульсирует в висках, в его и в её, она борется, жмурится, стискивая зубы. Смуглое лицо её, как показалось Мариусу - совсем по-детски выглядевшее с высоты его роста, искажено гримасой боли, на фоне которой его собственная боль, проснувшаяся, ударившая в гонг, вскрывшаяся везде одновременно - в спине, копчике и затылке, в ожогах на щеке и в месиве на ладони, была как назойливый шёпот на фоне боли чужой. Тихий шёпот, от которого он на время отмахнулся, как от мухи, внемля чужому безудержному воплю. Мариуса никогда не интересовало, чем в точности являлось это чувство, но, кажется, люди называли это состраданием. Ему, как коренному тевинтерцу, не привили веру в Создателя, но, Создатель, что ещё он мог сделать? Многое.

Он мог многое, именно поэтому разжимает сейчас пальцы, выпуская из них рукоять меча. Меч со стуком падает сперва на острие, а потом валится на бок, с грохотом отскакивает пару раз, потом больше не громыхает. Тяжесть металла больше не довлела в обожжённой ладони, но от каждого движения рука предательски подрагивает и вспыхивает свежей болью. Пожалуй, для не было худшей боли, чем боли ожога, в конце концов его собственное лицо было испещрено не шрамами от порезов, а рытвинами от ожогов, оставшихся напоминанием о том, насколько магия опаснее стали, но этой девочке сейчас гораздо больнее, поэтому, он, стискивая зубы, перехватывает освободившейся ладонью лезвие кинжала, надавливает на него и мёртвой хваткой отводит его вместе с кистью её руки вверх в попытке развернуть по направлению к себе. Лезвие прорезало мышцы, кровь закапала весь руках, в ушах застучало, лицо обдало потом и жаром, но Мариус кое-что ощутил рукой, удерживающей чужое запястье. Девушка вздрогнула, но тело её перестало дрожать, и в тот же миг она дёрнулась, выпустив оружие из оцепенелых рук. Хрипло выдохнув, Мариус поступил также. Кинжал с глухим звоном упал на каменный пол. На секунду, он было подумал, что незнакомка рухнет, и едва не дёрнулся, чтобы не дать ей упасть, но та, к его удивлению, устояла на ногах.

Растерянная и обессиленная, силившаяся что-то произнести, она размазывала невольно навернувшиеся от боли слёзы по щекам, Мариус, из правой ладони которого вниз продолжала сочиться кровь, медленно нагнулся, стараясь не обращать внимания на боль, подобрал меч, на время спрятал в ножны. Ему нечего было ей говорить, как и всем окружающим людям вообще. Слова – не его конёк, быть может именно поэтому ему проще было махать мечом, чем постигать грамматику. Острая опасность миновала, а в руках с оружием он мог поранить ребёнка, которого ещё предстояло вернуть обезумевшему отцу. Он не возьмёт с него платы. С одержимым трупом было почти покончено, битва окончилась не без опыта, оказавшегося логичным, против трупа нет более эффективного приёма, чем огонь, не щадящий плоть ни мёртвую, ни живую. Скорее всего, Тирий уже исчез, иначе не преминул бы возможностью их прикончить, шансов было предостаточно, и вряд ли он теперь вообще объявится на марчанских просторах, заляжет на дно, до поры до времени или без цепочки трупов всплывёт далеко в другом месте. Сегодня Мариус провалил свою работу, малефикар сбежал, и кто знает, сколько ещё крови детей этот маг прольёт, и это останется на его совести, убийцы магов, который предпочёл спасти, о чём он не смел жалеть, глядя на две спасённые жизни. Обернётся ли это число большим? Поэтому теперь он просто обязан был довести этот заказ. До конца.

Запах гари становился невыносимым, царапая горло и садня нос. Мариус только и успел подхватить кинжал, выкованный без особого изыска, но из хорошей стали, обагренной теперь его собственной кровью, и спрятать его за поясом, под плащом, как незнакомка сообщила, что знает куда идти и, едва сама при этом не падая, тут же бросилась помогать девочке встать. Недолго думая, Мариус поспешил на помощь, подхватив малышку на руки, держа её со всей осторожностью и ответственностью, будто боялся раздавить. Он послушно и молча следует за девушкой (а что следовало ответить. «Веди»? Меньше раскрывай рот, меньше заглотишь дыма), которую в пору тоже подхватывать на руки и нести, ведь она, покачиваясь, сама еле удерживалась на ногах, но увы, Мариус был не в том состоянии, чтобы идти за троих. Каждый шаг, уносивший их от будущего пепелища, давался с трудом, меч, крепившийся у левой ноги, наливался не сталью, а свинцом, с каждой пройденной ступенью девочка начинала приходить в себя, а значит брыкаться и реветь, нести её было неудобно, Мариусу ничего не оставалось, как перекинуть её через плечо, надеясь, что скоро она обессилит и сама замолчит. Ему пришлось придерживать её за ноги окровавленной рукой. Теперь она бесполезна, шевельнуть сложно, не то, чтобы сжать рукоять. Щека начала саднить сильнее, на затылке было что-то тёплое и липкое, бившее в нос железным. Девочка всё ещё плачет, значит жива, но Мариус не знал, как успокаивают детей. Все его знания о детях заканчиваются в Минратосе, на рынках рабов, да мелкотне, путавшейся под ногами по всему Тедасу, то там, то здесь. Незнакомка выбрала один из тёмных ходов, и что-то ему подсказывало, что он знает, куда они идут. Ход был широкий и темный, но ничем не отличался от десятков таких же ходов, не так далеко виднелся слабый свет. Кажется, они шли этот короткий отрезок наощупь целую вечность. Шаги, вымученные и медленные, шаркали вдвое громче, у обоих у них, девушка и вовсе опиралась на стену, чтобы не упасть, девочка обессилила, и, наконец, замолчала, изредка всхлипывая, Мариус держал свободную руку на рукояти меча. Запах гари перешёл в запах грязи и сырости. Мариус ничего не ответил своей временной проводнице, как только они свернули в более узкий и чуть более светлый проход, просто молча продолжил медленно идти. Вперёд. Он просто не знал, что можно ответить. Он всегда работал один, общался только с заказчиками. Меньше всего его волновало, нужно ли было отвечать вообще. Они живы. Все трое. А это уже немало. Осталось только благополучно выбраться, не нарвавшись на неприятности. Хотя какие неприятности могли их ждать в том месте, которое даже крысы обходят стороной.